Москва – город больших скоростей. Ни радость, ни горе  не длятся здесь дольше мгновения. Спустя  всего неделю Мишка  не вспоминал о  мимолетном увлечении, окунувшись в привычный быстрый и легкомысленный ритм.
Вернулась из Египта мать,  окончательно рассорившаяся со своим молодым любовником, которого застала в номере с молоденькой горничной. Так что желание Олега, наконец, расстаться  и пойти  дальше каждый своим путем  ею не поддерживалось. Напротив,  Зоя  неожиданно поняла, что дорожит семьей и  их отношениями. Рыдая и грозя свести счеты с жизнью, она изводила не только мужа, но и сына. 
Марина, в свою очередь, обозлившись на ожидаемую нерешительность Олега, не отвечала на его звонки.  Олег не находил  нужных слов (если они вообще существовали),  как объяснить Марине, что не может он оставить в одночасье женщину, с которой прожил больше пятнадцати лет. Не умел он сделать  так, чтобы Зоя поняла, что его решение вернуться к Марине вовсе не пустой  каприз, и отпустила бы его добровольно, без постылых упреков.  Так, мечась между двумя женщинами, не находя  в себе решительности выбрать одну, Олег ещё больше все запутывал, вместо того,  чтобы разрубить «Гордеев узел» одним решительным движением.
В течение двух месяцев обстановка  в доме накалялась, но все старались сохранять видимое спокойствие.
А потом страшный вечерний звонок, как воплотившийся в жизнь кошмар:
- Алло? – привычно отозвался Олег, нажимая на кнопку вызова. – Как дела, Лена?
- Плохо. Меня забрали в милицейский участок по подозрению в убийстве.
- Что?!! – Олег  почувствовал, как волосы на затылке медленно поднимаются дыбом, как сердце побежало вперед, споткнулось и упало в кусок льда. Его Лена? Убийца? На мгновение померещилось что полюса грозят поменяться местами. Но удалось взять себя в руки, встряхнуться и заставить пошатнувшиеся предметы встать на место.
- Перезвони мне сейчас, ладно? – Попросила Лена. -  У меня на счету остались копейки.
Олег перезвонил. И выслушал всю историю в изложении дочери. И очень хотел ей верить, но что-то ворочалось в уголке души, нашептывая гадостное: « А если?».
Впрочем, что бы там она не натворила, её следовало выручать. Плевать на правых и неправых! Она – его дочь! Убила она там какого-то урода, или не убила («Или не урода», - пакостно шепнул внутренний голос, отброшенный ментальным пинком обратно в подсознание), он сделает все, чтобы для девочки последствий не было. Благо, в России сейчас 1996, и покупается  здесь все и вся,  - при условии наличия  денежных средств. 
На встречу из «холла» выплыла Зоя.  Голова её была перехвачена цветным платком. Темные мешки под глазами, наглядно свидетельствовали, что головная боль, на которую она собиралась жаловаться,  вовсе  не была выдумкой.   
- Ты сегодня рано, - уронила она, поджимая губы. – Что случилось? Твоя потаскуха-секретарша наставила тебе рога?
Олег смолчал, прекрасно понимая, что любое слово будет, как сухой хворост в  огонь, -  лишним поводом продолжить скандал. Его бедную секретаршу во многом можно обвинить: в безалаберности, необязательности, прости господи, в безграмотности. Но вот легкомысленной бедняжка не была. Не считая того, что их, кроме делопроизводства, ничего не связывало.
Олег прошел в спальню, чтобы взять сменное белье.
- Что ты делаешь?! – кинулась за ним  Зоя. – Куда это ты собираешься, на ночь глядя?! Я тебя никуда не пущу!
Олег резко вырвал из рук жены рубашку.
- Я прошу тебя – не надо сцен. Мне  сейчас не до твоих истерик.
  - А когда тебе было « до моих истерик»?! Когда?!
- Хватит, Зоя, - устало потер лоб мужчина. – Ну, пожалуйста, избавь нас обоих от этого.  Я все равно поеду…
- Ты не к секретарше? Да? Ты к  своей  тамбовской лявре?  Как приворожила она тебя! Ты на меня не смотришь. Ни на кого не смотришь. Все мысли о ней, о потаскухе …
Олег отвернулся, боясь, что нервы сдадут, и он впервые в  жизни ударит женщину. В коридоре хлопнула дверь. Хвала Всевышнему,  Мишка! Вот пусть теперь сам с матерью и возится.
   - Вот! Вот, что значит, для женщины по настоящему любить, - все больше расходилась Зоя. -  Я ради тебя карьеру оставила. Мужа бросила. А ты? Чем ты  мне отплатил?
- Тем, что бросил  моего единственного ребёнка. 
- Да что ты несешь?! Твоей дочери уже за двадцать! Она по мужикам,  поди, ходит, и слез  из-за отсутствия в своей жизни папы давно не льет. Нужен  ты ей очень!  - Подбоченившись, выливала из себя разъяренная тем, что Олег продолжал собираться, игнорируя её, женщина.  -  Ты своей семьей занимайся, а не  по руинам прошлого ходи! 
- А почему, почему  ты не подумала о том, чтобы родить мне моего – нашего общего,  - ребёнка?! – Повысил голос  Олег, поворачиваясь, наконец, к ней.
Они обменялись взглядами, в которых было намешено много чувств. Ушедшая любовь, яростная и страстная. Память о совместно прожитых годах. Осознание того, что будущего на двоих у них нет, и каждый за это в ответе по-своему. И была ещё бесконечная горечь прощания.
- Ты возвращаешься к ней из-за дочери? – спросила Зоя.
- Я не знаю, - покачал головой Олег, испуганный тем, что в глубине души для себя все решил. И что Зоя  понимала это.  – Просто у них неприятности. Очень крупные неприятности. И я должен – хотя бы раз в жизни, - быть  рядом.
Зоя отвернулась, бросив  через плечо:
- Ты не можешь быть «рядом» и там, и тут.
Олег понурил голову. Ох уж эта осень! Всегда с ним все неприятности случались именно в эту пору.
- Ты далеко собрался?  - прозвучал  новый вопрос,  на этот раз заданный пасынком.
- В  Тамбов, - сухо ответил Олег, не готовый к новым объяснениям.
- На ночь глядя?
- Ленке статью собираются пришить. Выручать надо.
- Не понял?
- Долгая история, - махнул рукой Олег.
- Я с тобой поеду, - через небольшую паузу сообщил ему Мишка. -   Ты, в таких растрепанных чувствах, все равно нормально не доедешь. Ещё   вляпаешься куда-нибудь…
- Миш!  - окликнул Олег.
  - Что?
- Оставь, ладно?!
- Что оставить-то? – искренне не понял юноша.
- Все! Я хочу один побыть. Один, - понимаешь? Мне  это необходимо, чтобы во всем как следует разобраться.
- Вот и разбирайся. А я машину поведу, - упрямо тряхнув головой, возразил Мишка.
- Тогда иди, скажи о своей идеи матери. Не надейся, что я стану это улаживать.
Вопреки надеждам Олега, Зоя отпустила сына. Видимо разделяя  мнение, что садиться за руль в том состоянии, в каком находился Олег,  неразумно.
По дороге, длинной, темной, долгой, Олег выложил пасынку всю историю, насколько полно, насколько  сам был в ней в курсе.  Мишка молчал. У него не было ни малейшего сомнения, что, что бы там не случилось, это был несчастный случай. Лена по определению не могла никого убить.
Выговорившись, Олег заснул. В темноте дорог Миша оказался один. Капли монотонно били по стеклу, приглашая вздремнуть. Пришлось включить радио. Олег что-то протестующее проворчал, но не проснулся.
На сердце у Миши было неприятно, в душе  щемило. Глупо! Он эту девочку видел-то всего ничего, и не то, чтобы влюблен был, а так …бывает вот такое: встречаешь человека и, кажется, что знал его много-много лет?   Понимаешь  так, как понимать можно  только того, кого знаешь большую часть жизни?  Созвучие душ? Сходство взглядов? Память из прошлой жизни? Хрен его знает, что это такое. Но вот болит у Мишки душа, как если бы кто-то обидел его сестру. Или невесту?
Машина по мокрому, скользкому  асфальту шла тяжело. Временами из-под колес разлетались липкие комки грязи и блестящие, в свете фар, как осколки драгоценных камней,  брызги  воды. Олег на заднем сидении заворочался, просыпаясь, потянулся и сел, широко зевая.
- Который час? – спросил он сонно.
- Половина  третьего, - глянув на панель машины,  где зеленым цветом сияли электрические часы, ответил Мишка. – Давай, просыпайся,  - и садись за руль. А то я сейчас усну, и будем мы с тобой в сводках дорожно-транспортных происшествий  красоваться в графе «не справились с управлением».
Олег ещё раз широко зевнул, стараясь привести мысли в порядок, что веселыми зайчиками стремились ускакать назад, в страну сновидений.
- Давай, перебирайся на задние сидение, поспи, - наконец произнес он, когда реальность стала восприниматься трезво и адекватно, а последние остатки сна улетучились.
Миша охотно воспользовался предложением отчима, поскольку последние полчаса  ему приходилось усиленно бороться со сном. Только голова его  коснулась сиденья, сознание моментально покинуло  тело. Шелест шин по асфальту, топот дождевой капели по кузову машины  представились возбужденному мозгу тревожными,  зловещими призраками. Мише казалось, что в дороге  обязательно должно что-то случиться.
Машина продолжала нестись вперед, рассекая влажную ночь, заполняющую окна, в которые заглядывала женщина. Наверное, она, эта волшебная мрачная женщина,  летела в ночи?  За её спиной развивались огромные черные крылья и густая кудрявая буйная грива волос. Лицо – бескровное. Глаза – черные провалы в Пустоту,  - пристально смотрели на Мишу. Тонкое птичье лицо, с изящными чертами. Но до чего же жутким оно было!
Миша вздрогнул и, широко распахнул глаза, очнувшись от сна.
Тьма за окном по-прежнему держалась, но пригрезившийся в полутьме лик исчез.
Задремать снова Мишка не решился.
- Скоро приедем?  - спросил он, принимая вертикальное положение.
- Да минут через сорок, - прозвучало в ответ.
  - Сколь сейчас времени?
  - Около пяти.   
При въезде город, одетый в желто-серый осенний плащ и занимающиеся рассветные сумерки, показался  Михаилу недружелюбным, насупленным, угрожающим.
«Проваливайте-ка вы отсюда, - казались, думали про себя серые, в девять этажей, дома. – Вы  -  лишние. Вы – чужие. Мы чужаков здесь не любим».
Вновь очнуться от дремоты Мишу заставит взволнованный голос Олега, довольно эмоционально что-то говорившего.
- За каким чертом?! … Да!  … Да, я проверю, я же сказал, но почему ты так уверенна, что она поехала туда? …Не надо, не плачь, Марина, пожалуйста. Я уверен, что …да, все будет хорошо. Она умная девочка, глупостей не наделает. Да …
- Что ещё случилось? – ворчливо спросил Миша, по тону отчима поняв, что его шалая сводная сестричка опять что-то учудила.
- Лена ушла из дома. Марина думает, что она поехала на эту чертову квартиру, -  от избытка чувства Олег стукнул по рулю, в ответ машина вильнула.
- Эй! Ты  аккуратней, ладно?   - Миша довольно чувствительно приложился макушкой о ручку на дверной панели. -    Живым доехать хочется.
- Мне тоже, - буркнул Олег.  – Все беды от этого чертова дома, что б ему провалиться в тартарары!
- Зачем её туда могло понести-то, а? – напряженно спросил   Миша.
Олег не ответил. Нехорошие предчувствия сжимали сердце, как железной перчаткой. Спустя пять минут после разговора они уже поднимались по лестнице рокового дома, такого же насупленного и мрачного, как вся округа.
Входная дверь в квартиру была, как ей и положено,  закрыта. За ней не наблюдалось ни света, ни движения. Какое-то время мужчины жали на кнопку звонка, -  но безрезультатно. Ответом на  вызов была мертвая тишина.
- Она  сюда не приходила, - прокомментировал события Олег.  – Может, пошла к подружке?
- В пять часов утра? –  позволил себе  усомниться Миша.
- И что ты предлагаешь?! Дверь ломать?
- А ты что? Предлагаешь не ломать?
Мужчины переглянулись, приходя у единому решению. Ударом ноги Миша вышиб замок. Последний со звуком, вызывающим зубовный скрежет, вылетел из железных пазов. Дверь открылась, с силой хлопнув по стене. Сверху, над притолкай, обильно посыпалась штукатурка.
- Надеюсь, соседи милицию не вызовут, - стряхивая белый мел с черного пальто, поморщился молодой человек, перешагивая  порог.
Впереди,  горел свет, падая   на непрошенных гостей немного наискось, справа.   Горел едко, ядовито, тревожно. Олег порывисто промчался до конца коридора,  дернув на себя дверь в ванную комнату так резко, что ручка жалобно хрустнула и перестала существовать.
Миша никогда  не забудет открывшейся его взгляду картины.
Лежавшая на полу фигура, задрапированная в длинное кашемировое пальто, напоминала кем-то жестоко поломанную дорогую куклу.  На рукавах темнели бурые пятна успевшей свернуться крови. Волосы золотистым руном разметались по кафелю. 
Олег схватил дочь и прижал её голову к груди:
- Миша, - хриплый  отчаянный шепот отчима заполнял собой холодной пространство,  разрастаясь в восприятии до  надрывного крика. Слова вырывались вместе с  белым облачком – Она дышит. Она ещё живая!
Миша смутно помнил, как искал в аптечке бинты, как вызывал скорую помощь.  Как ехал вслед за белой машиной, а потом разговаривал сначала с врачом, а потом с  матерью Лены, ещё более потерянной, чем Олег.
- Вы не переживайте, - повторял он слова доктора напуганной, раздавленной горем, матери, - она ведь не отравилась. Так что, раз живая, значит, дальше жить будет. В таких случаях вскрытые вены предпочтительнее проглоченного яда.
Марина кивала, как китайский болванчик.
Но прошел час. Потом другой. Вослед ему - третий. Ничего не менялось. Девушка  по-прежнему находилась в бессознательном состоянии. Ей сделали повторное переливание крови. Но, несмотря ни на что, давление продолжало понижаться. Непонятно почему, начала подниматься температура.
- Видимо в организм попала инфекция, - прокомментировал состояние Лены доктор.  - Будем колоть антибиотики. Против стафилококка другого оружия нет. Особенно при снижении иммунитета, неминуемого при большой потере крови.
Марина не отлучаясь, сидела перед дверью реанимации, в которой находилась дочь. Олег, сгорбившись, сидел  рядом с разом постаревшей, резко подурневшей женщиной, держа её за руку. Картина была тягостной.  Белые стены. Белые халаты. Белые лица.  И непреходящие чувство вины. Его почему-то  испытывали  все:  мать, отец и он, Миша. В чем он мог провиниться перед едва знакомой девочкой?
За окном стоял день,  такой  же унылый, как настроение. Все было серым. Даже желтые листья, измызганные дождем и ветром, стали тусклыми и какими-то …мертвыми, что ли? Промозглая изморозь, забиралась под черное драповое пальто, заставляла пожалеть о привычке ходить без шапки до пятнадцатиградусных морозов.  Сигаретный дым застревал в горле. Возвращаться туда, к закрытой двери, за которой умирала Лена, -  хотя причин умирать у неё не было, потому что кровопотерю восстановили, распространению инфекции ставили блок, не было, - не хотелось.
По мокрой дорожке, залитой грязными лужами, шагала женская фигурка, которая, будучи цветным пятном, в сером мире, невольно приковывала к себе   внимание. Яркая красная кожаная куртка, летящие по ветру коричневые, отдающие краснотой кудри, сапожки на высоких каблуках, коротенькая юбочка. Кокетливая, яркая, весьма симпатичная девчонка, глядя на которую так и тянуло счастливо, влюблено улыбнуться. Или хотя бы отвлечься от мрачных переживаний.
- Привет, - пропела красавица, подойдя,  и вынимая из кармана холодную ладошку, чтобы протянуть для приветствия. -  Я Таня, -  Ленина подруга. А ты, Миша – я знаю.  Лена мне про тебя  много рассказывала.  Я у неё твою фотографию видела.
  - Правда? –  Миша скривил губы, делая жалкую попытку улыбнуться. На деле вышла ухмылка,  - наполовину злая, наполовину смущенная. -  Ну, здравствуй, Таня, - улыбнулся он, пожимая протянутую ему ладонь.
- Хорош, поганец,  - засмеялась девушка, насмешливо прищуривая большие темные глаза и наклоняя голову к левому плечу, - даже лучше, чем на фотке. Ну, и  как она?  - Насмешливые искорки в глазах перемешались с льдинками, отчего взгляд сразу стал  серьезнее.  – Уже оправдывается за сделанную глупость?
- Пока в себя не приходила.
Тонкие изящные брови девушки то ли гневно, то ли печально сошлись на переносице.
- Это случилось там? – Мише померещилось, что голос незнакомки зазвучал ниже, приобретая бархатистые  хриплые нотки.
- Где «там»? – поинтересовался он на всякий случай.
- В этой чертовой хате с духами?
- Ты о квартире на Чичканово?  - уточнил Миша, перед тем, как дать утвердительный ответ.  – Ну да.
  - Как она могла туда  одна пойти? После всего, что случилось накануне? Да она словно одержимая стала!
- Ага. Её мать то же самое сказала, - кивнул Мишка. Он, докуривая очередную сигарету,   прищурившись, смотрел на девушку.
- Ты не поверишь, наверное, но та квартира - она и в самом деле «плохая». Есть в ней «что-то». И эта жуткая необъяснимая Сережина смерть…нет, ну как могла она туда после всего, что случилось одна сунуться?  Морок какой-то!
- Ага, морок. А может  быть просто стресс?  Самое главное – результат весьма плачевен.
Вернувшись к палатке, молодые люди обнаружили всю туже картину: закрытую белую дверь и две сгорбленные фигуры перед ней.
  Так прошло три дня. Мишка исправно совершал променады от больницы до дома, в котором проживали Лазоревы, мать и дочь. Ходил в магазины, готовил (и стоит учесть, что при этом не стеснялся пользоваться чужими холодильником и плитой) завтраки, обеды и ужины. Последнее (в смысле, готовка) было делом не сложным. Потому что в печальном доме, наполненным предчувствием скорой смерти, ели на удивление мало. Кроме него, можно сказать, никто и не ел, так, лениво перекусывали.  Мишке было даже не ловко за свой отменный здоровый аппетит.
Он изо всех сил пытался быть полезным. Но его существование в свете последних событий было малозаметным. Ленина мать весьма напоминала собой живую мумию, что не могло не порадовать его не гуманную мамочку.  Да и Олег порядком подрастерял  задор.
А Мишка, к  собственному стыду,  устал скорбеть. Нет, ему жалко было неразумную глупую Ленку. Жалко было и её так странно, так неожиданно скончавшегося парня. Мишку угораздило проявить альтруизм и пойти на похороны совершенно незнакомого человека, чтобы сопровождать  туда Танюшку. В результате его широкий жест оказался мало кому нужным. И даже неуместным. Потому что Танюшку и без него  уже сопровождали.
А вот впечатлений пришлось набраться.  И каких!
Странное семейство было у покойного. Пока он лежал в гробу, умиротворенно сложив ручки на груди, родственники исхитрились вдрызг переругаться из-за водки. А потом так же, - вдрызг, - напиться. В результате все дальнейшее мероприятия по  захоронению бренных останков вызывало серьезные опасения. Пришедшим в качестве случайных гостей Мише и Саше из сторонних зрителей пришлось стать активными участниками, взвалив на плечи тяжесть, которую родственники потянуть, в результате обильных возлияний по печальному поводу,  были не в состоянии.
Двери оказались узкими, и, потыкавшись с полчаса, ещё раз переругавшись (Миша уж думал грешным делом, что дело до драки дойдет)  родственники решили вытащить тело через окно. С учетом того, что проживала семья покойничка на третьем этаже, - то еще мероприятие!
Миша с трудом удерживал смех, грозивший вырваться наружу. И гнев.
- Как все это грустно, - вздохнул Саша.
Таня, отвернувшись, ничего не ответила.
Миша ещё раз подумал о том, что такая девушка для провинциального увальня, - непозволительная роскошь. Интересно, а если гроб, в который Ленку положат, тоже в дверь проходить не будет, её тоже из окна спускать будут? С девятого этажа? Проще уж на крышу закинуть. Поймав недоуменный и возмущенный Танькин взгляд, Миша осознал, что радостно зубоскалит. От циничности собственных соображений стало неприятно, словно паука голой рукой раздавил. Лена ведь ещё жива. Впрочем, в то, что её все-таки удастся выкарабкаться,  даже её родная мать не верит. Причина, по которой она впала в коматозное состояние, была непонятна. А когда, спрашивается, тем, от кого что-то зависело, было что-то понятно? Факт остается фактом, - Лена обернулась полной, прости господи, недвижимостью.
Несчастного Серегу, наконец, спустили. Погрузились в транспорт, распределившись по автобусам и автомобилям.  Миша поежился. При мысли, что, может быть, через несколько дней  точно также придется сопровождать  другой гроб, на душе  стало тоскливо и пакостно.
Зачем он сюда притащился, елки зеленые? Сидел бы себе дома.
Потому они плелись по огромному кладбищу, размером чуть ли не больше самого города.
«Ну и мрут они в этом Тамбове! – неприязненно как-то подумалось, чуть ли не зло. -  Тут людей лежит больше, чем в живых осталось».
Гроб пришлось нести самим. Он был тяжелым. И воображение дорисовывало холод тела, которое катилось на их горбу.
Яма была глубокой. На дне скопилась вода. После последнего прощания гроб заколотили с глухим, неприятным звуком и стали опускать. Потом закопали. 
- Сигаретку не одолжишь? – хмуро спросила Таня.
Руки  и кончик носа у неё приобрели  активно красный, в просинь, цвет. Она совсем замерзла, и  будто полиняла, как афиша под дождем.  Вся её яркая красота разом потухла. 
Сашка при Танькином вопросе обиженно и недовольно засопел.
- Ты же говорила, что не куришь? – напустился он на свою подругу. Танька отмахнулась:
- Не курю. Но сейчас можно. – Девушка посмотрела на серое небо, наливающееся  наползающей с севера тяжестью. – Тошно как, - выдохнула она.
Тошно. Это Татьяна метко заметила. А он паренька  ведь даже не знал. Что же будет, когда придется  хоронить …дальше додумать Миша просто не стал, глубоко затянувшись табачным дымом. Ну не хотел он себе   этого представлять.
Чертова кукла! Угораздило же!
Миша не поехал на поминки, попрощавшись с новыми знакомыми у рынка,  чтобы привычно направиться в сторону больницы.
Олег сообщил о том, что состояние Лены  с вечера не поменялось. Врачи определяли его как «стабильно плохое». Из реанимации девушку перевели в отдельную  платную палату, где мать и отец поочередно сидели у одра дочери.
Первоначальное  яростное отчаяние отступило место тупому терпению. Если душа  готова упиваться печалями без конца, то бренное человеческое тело слабо и норовит струсить, впасть в спасительное полусонное состояние.  Чем острее чувства, тем быстрее они притупляются.
Марина ещё сильнее похудела. Казалось,  внутри женщины задули свечу.  Взгляд потух, губы побелели, волосы повисли тусклыми прядями. Мать из последних сил не хотела уступать дорогое существо широко раскрытой могильной пасти. Пока сознание  готовилось к принятию возможной  потери, душа  под таким грузом изнемогала и темнела.
Олег бегал, предлагал взятки врачам или преставал с вопросами. На все его начинания люди в белых халатах пожимали плечами и отделывались коронной фразой: «Мы сделали, что могли. Остается ждать».
Ждать – всегда тяжело. Вдвойне тяжелее ожидание возможной смерти. Особенно для людей с  темпераментом, как у Олега.
Но, несмотря на отчаянную ругать, метания, слезы и неприкрытую печаль Олега Мишке было выносить легче, чем простую и суровую  неподвижность  Лениной матери. Та не плакала, не металась, не задавала вопросов и не просила утешения. Утешиться было невозможным, если не станет  дочери. Марина просто доживала то, что требовалось дожить. Не более того.  Если состояние Олега можно было охарактеризовать словом «горе», то состояние Марины не передавало даже слово «отчаяние». Она словно бы уходила вслед за дочерью, билась о невидимую кромку, как птица о стекло, не в силах преодолеть невидимую преграду.
Мишка вошел в палатку, и какое-то время созерцал ставшую привычной картину: белые стены, кровать, тумбочка. Квадрат окна, за которым простирался  серый клочок неба. У кровати согбенная фигура Марины в белом халате. И изможденное,  словно восковое, лицо девушки на казенной подушке. На белой коже ресницы и брови казались непривычно темными. Бескровное лицо хранило умиротворенное выражение.
Марина покосилась на Мишу, равнодушно кивнув в знак приветствия. Миша не о чем не спрашивал. Все и так было видно.
Вернувшись в чужой дом, Мишка  в одиночестве  выпил дешевый невкусный кофе. Дурные ли предчувствия, или просто расстроенная постоянными недосыпами психика заставляли чувствовать себя подавленным, озлобленным. Для уравновешенного, всегда уверенного в себе Миши это было непривычно. И неприятно.
Не в силах долго оставаться без действия, Мишка сорвался с места и помчался «вперед за приключениями».  Через полчаса он стоял перед «домом с привидениями». Тот был оранжевый, в  темных подтеках от многочисленных дождей. Пятиэтажный. Крыша «коньком», крытая шифером. Дом нависал над  оживленным перекрестком и казался элегантным стариком, сохранившим стиль среди современной безвкусицы.
Ничего устрашающего в нем ни с первого, ни со второго взгляда не проглядывалось. Белые стилизованные «а-ля Греция» колонны, поддерживающие угловые флигеля,  над которыми возвышалось два круглых чердачных окошка. Правда, войдя во двор,  Мишка отметил, что округа едко пропахла кошками.
Только в подъезде Миша, наконец, ощутил  то пристальное внимание, о котором рассказывала  черноглазая Татьяна. Площадка последнего этажа, с которого лестница продолжала подниматься выше, на чердак, была словно окутана темными, едкими, как черный удушливый дым, волнами.  Мише на мгновение показалось, что он чувствует запах тяжелой гари. Но морок тотчас развеялся.
Мишка не взял ключей. Они ему были и ни к чему. Ему доводилось открывать двери разными способами, причем замки довольно сложной конструкции. Прошлая жизнь с матерью, наполовину авантюристкой, наполовину алкоголичкой, для которой в порядке вещей было сорваться с места на несколько недель, никого об этом  не предупреждая, многому заставила научиться.
Немножко поломавшись, замок подчинился  уверенной опытной руке. Щелчок. Дверь с легким скрипом подалась внутрь.
В коридоре было темно. Звук,  издаваемый  выключателем под длинными пальцами Миши, прогремел, словно выстрел. Ощущение, что за ним наблюдают,  усиливалось, словно бы становясь концентрированнее. Парень сделал шаг вперед.
Может ли воздух источать угрозу? По-идеи, конечно же, нет. Это просто больные нервы искрят, напрягаются, а воображение радо стараться,  - подсовывает страшные картинки.
Но все в Мише сопротивлялось мысли  войти в квартиру, в которой  погибло столько людей.
Злобные призраки молчаливо скалили зубы в плотоядной насмешке:
«Ну, давай, входи! – шуршали они в его голове разными голосами. – Ты же не из тех, кто боится собственных выдумок?»
Только – выдумок ли?
Вошел Серега, и умер, перед этим повел себя так странно, что никто из его друзей не мог объяснить мотивы его поведения.
«Заходи, заходи. Убедись, что плесенью здесь пахнет не сброшенный мертвецом саван, а всего лишь отсыревшие стены».
Лена тоже вошла. И теперь умирает.
«Тогда уходи, - насмешливо фыркнул голос (не исключено, что его собственный).  – Раз не можешь войти. Уходи же!».
Миша решительно направился вглубь квартиры, нарочито стуча каблуками. Промелькнувшая  за его спиной  тень заставила резко  остановиться и развернуться. Наглая нежить. Но не настолько, чтобы выдержать прямой взгляд «лоб в лоб».
Ничего. Пусто.
- Что за хрень? – выдохнул парень.
Из ванной  раздались странные «чавкающие» звуки. Тряхнув головой, Миша прислушался. К его удивлению, звуки не стихали, даже становились отчетливее.  Покрываясь холодным потом, парень потянулся к  дверной ручке, только тут отметив, что ручка поставлена на фиксатор.  Как если бы кто-то  пытался запереть  страшное «нечто»  в ванной.
Впрочем, удивительным было уже то, что она оказалась целой. Ведь Мишка отчетливо и ясно помнил, как она осталась в руках у Олега.
Что же это могло быть? Что бы все это значило? Дьявольщина какая-то!
-Эй? – позвал Михаил, дергая за ручку.  – Есть тут кто-нибудь?
Звуки прекратились.
Несколько секунд царила тишина. Миша уже готов был облегченно выдохнуть, сказав самому себе, что напряженные нервы  сдали и начали выкидывать коленца. Тут ручка завертелась под его ладонью. Как если бы с другой стороны дверь старались открыть.
Перепуганный, Мишка сделал усилие и удержал ручку, не давая той продолжать сходить с ума.
В ответ из-за двери раздалось злобное,  липкое хихиканье.
Бисеринки холодного пота покрыли лоб и спину. По телу пробежала волна озноба. Да такого просто не может быть! Не спит же он, в самом деле? Наяву это просто не возможно. Немыслимо. Всему этому должно быть разумное объяснение.
Рука Миши потянулась к потайному карману, в котором  лежал перочинный ножик. На непредвиденный случай  неприятных встреч темной ночью в подворотне. Пальцы нажали на кнопку и лезвие, узкое и острое, как жало, вышло, подброшенное пружиной.
- Кто там? – спросил он снова, опираясь ладонью правой руки на белое  дверное полотно. – Эй?
Мерзкое хихиканье повторилось.
Михаил изо всех сил  дернул дверь на себя:
- Я до тебя доберусь! – рявкнул он.
Под дверью с другой стороны что-то затопало. Ударом ноги Миша вышиб дверь, и  замер.
Черный кафель на стенах и на полу был забрызган ошметками, чего-то, подозрительно напоминающего окровавленные мозги вперемешку с зелеными соплями. Пол залило грязной, мутной водой, в которой плавал прорезиненный белый коврик с голубыми корабликами. За ванной стояла  фигура, выглядевшая подозрительно бескостной с кожей белой, как рыбье брюшко. Худая, щуплая фигура с огромным раздутым посиневшим членом, на котором синяя вздутая рука со скрюченными пальцами беспрестанно гоняла «шкурку», издавая тот самый «чавкающий» звук, что привлек внимание Миши.
Мерзкая жуть повернула голову со слипшимися взъерошенными волосами неопределенного цвета, и покосилась на незваного гостя.
Миша хлопнул дверью. Поставить замок на предохранитель так, чтобы его невозможно было открыть, можно было только изнутри. Поэтому, не дожидаясь дальнейшего развития событий, парень, устремился к выходу. Дверь из ванной комнаты заскрипела в тот самый момент, когда входная дверь отделила его от коридора. 
На этом мороки не закончились.
Над лестницей, поднимающейся на чердак, возвышалась, непонятно откуда взявшаяся  балка. Миша мог поклясться, что ещё полчаса назад никакой балки над лестницей не было.
На балке болталось тело висельника. Женское. Голова с белокурыми волосами средней длины,  наклонена под неправильным углом, какой никогда не встретишь у живых.  Руки безвольными плетьми упали вдоль в струнку вытянутого тела.
Фигура медленно раскачивалась туда - сюда, постепенно разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Пока не повернулась к Мише посиневшим лицом. Центральной, притягивающей взгляд частью лица, стал огромный, распухший, вывалившимся наружу, язык.
Глаза резко открылись, вонзая, в Михаила, безумный,  голодный взгляд. Руки в конвульсивной дрожи дернулись, вытягиваясь вперед, словно пытаясь отыскать новую жертву.
Михаил рванулся к лестнице, пролетев два пролета, пока на третьем этаже не столкнулся с Олегом.
- Что за …? Куда ты несешься, парень?!   - Олег почти подхватил  на руки тело пасынка, которого трясло, словно в падучей.   – Что происходит?
  - Там …там…
Дверь одной из квартир распахнулась, и старушка в стареньком поношенном платье замахала  им рукой:
- Вы из той квартиры? Из сто двадцать третьей? Ой, и когда же все это только кончится!
- Кто мне расскажет, что произошло? –   прошипел  Олег, измученный событиями последних дней и донельзя изумленный поведением названного сына, которого всегда почитал разумным и рассудительным.  Состояние молодого человека всерьез его пугало.
А тут ещё сумасшедшая старуха!
- А чё на детей орать? – заворчала старуха. – Не виноватыя они! Квартира та проклятая, нечистая. Уж ни одного извела, на тот свет отправила.
Олег нахмурился, всем своим видом показывая, что не мешало бы нахальной соседке замолчать и убраться.
- Там что-то было, Олег. В ванной. А затем на лестнице, - с трудом переводя дух, проговорил Мишка.
- Ты тоже станешь мне говорить о призраках, мать твою?! – истошно заорал Олег, теряя всякое терпение.
- Мать моя тут не при чем, - холодно парировал Миша.   - А я видел то, что видел. И Лена, как мне кажется, тоже видела. И тот парень, чью смерть пытались повесить на твою дочь.
- И многия другия тут такого повидали! Вспоминать жуть, чистая жуть!  – Охнула старушка, словно побочный персонаж, проходящий по  заднему плану.
  - Ладно,  - отчеканивая слова, сквозь ниточку, в которую сложились губы, произнес Олег, -  я поднимусь и посмотрю, что тебя так напугало.
- Я пойду с тобой,  - кивнул Мишка, гордясь собой за проявленное   мужество.
Он сам был не уверен в том, что видел. Не мог нормальный человек в такое поверить. И все же, он кроме кофе сегодня ничего не пил. И психическими заболеваниями никогда не страдал.
Они решительно поднялись на пятый этаж. Преодолевая накатывающий волнами иррациональный ужас, Миша посмотрел на лестницу, ведущую на чердак. 
Пусто!
Но ощущение потустороннего холода и угрозы продолжали давить на плечи.
- Ты чувствуешь  запах? – спросил Олег. – Твою мать, да это же газ! Придурок,  ты оставил включенной колонку?!
Олег, не раздумывая, бросился в квартиру и бегом направился к ванной,  резко рванув дверь на себя.  Из открытого проема на него клубком понеслось оранжевое, в голубых всполохах,  пламя. Больше ничего видеть он уже не мог. От оглушительного грохота содрогнулся подъезд. Михаила отбросило волной  в сторону и, уже теряя сознание, он чувствовал, как летит вниз, пересчитывая зубами ступени.  Как падают сверху штукатурка и кирпичи. И как за ним по пятам летит огонь.